Церковное пение: традиции и реалии

О красоте и гармонии церковного пения, его роли в богослужении наш разговор  с регентом храма Рождества Пресвятой Богородицы в Тимашово Антоном Сергеевичем Беэром. 

– Для начала давайте сделаем краткий экскурс в историю и теорию вопроса. Известны две певческие церковные традиции – знаменный распев и партесное пение. В чем их особенности? Какой тип пения практикуется в настоящее время?

– Знаменный распев – это одноголосное пение, когда все поют одно и то же, без подразделения на голоса. Это древнерусский тип пения, практиковавшийся до реформ патриарха Никона. Певческий вакуум, образовавшийся после упразднения знаменного пения, был заполнен малороссийской традицией – партесным пением, которое пришло к нам из Польши через Украину и Киево-Печерскую Лавру. Знаменное пение к тому моменту прекратилось полностью, и если бы не некоторые письменные источники, мы вообще ничего про него не узнали бы.

Партесное пение подразумевает пение на разные голоса по партиям, которые должны восприниматься как единое целое. Торжество партесного пения совпало с концом 17 в., после чего сменилось итальянским музыкальным стилем. Композиторы, авторы церковной музыки того периода, были либо итальянцами, либо их учениками, как, например, Д.С. Бортнянский. Это яркий русский композитор, оставивший грандиозное музыкальное наследие, но почему-то не оставивший учеников. После «итальянского периода» главенствовала так называемая немецкая школа, представители которой не ставили задачу спеть красиво, а стремились добиться органного звучания, подобного немецким хоралам. Этот стиль просуществовал до конца 19 в., и это был очень тяжелый период церковной жизни, поскольку он сопровождался диктатом Придворной певческой капеллы, которым никто не мог пренебречь. Первым, кто попытался это сделать, был П.И. Чайковский. И, кстати говоря, строгая цензура – это единственное объяснение, почему русские композиторы, в том числе, представители «Могучей кучки» не писали духовную музыку. Им просто запрещали это делать. Вместе с Чайковским начинается возрождение – обращение к нашим истокам. Возвращается даже интерес к знаменному пению, которое, казалось бы, было утрачено. Появляются композиторские аранжировки знаменных распевов, а инициатива, движущая сила церковной музыки, переходит к московской школе и Синодальному училищу церковного пения, первым директором которого был Степан Смоленский. Стихиры Пасхи в его музыкальном исполнении мы поем на Пасху и теперь.

– А, кстати, что теперь? Какой музыкальный подход используется в настоящее время? Ведь церковная музыка, пожалуй, как никакая другая, должна придерживаться строгих канонов…

– По сути, в настоящее время  мы используем модифицированный малороссийский обиход. Но, вместе с тем, имеет место новый, полуэклектический, период, своеобразная вольница: в каждом храме поют на свой вкус. Сегодня регент вправе самостоятельно выбирать репертуар (иногда в этом участвует отец-настоятель, но лично я с такой практикой не встречался), ведь существуют разные распевы одних и тех же канонических текстов. До 19 в. это была бы немыслимая история, потому что регенты делились на классы, и регент III класса не имел права исполнять то, что дозволялось регенту I класса. Авторитарный категорический диктат привел в свое время к упадку церковной музыки, а за этим, на мой взгляд, последовал и общий упадок духовности. Если молящиеся в храме слышат монотонное, однообразное пение, это утомляет, становится скучным и не интересным. Музыка (я имею в виду не только духовную, а самую разную музыку) многое значит в жизни людей, и когда она становится не интересной, это производит охлаждение к тому предмету, который она раскрывает.

– Вы хотите сказать, что церковные песнопения должны быть эмоциональными? Не возникает ли тогда опасность, что красота звучания будет отвлекать  прихожан от молитвы, и то – как поют, для кого-то окажется важнее того, что поют?

– Вопрос «что поют» является неоспоримым приоритетом перед тем «как поют». Дальше это даже не стоит обсуждать. Церковная музыка не должна быть слишком эмоциональной – излишняя чувственность только вредит, но вместе с тем это не значит, что из церковного пения полностью исключается красота. Ни у кого ведь не вызывает сомнений, что икона должна быть красивой, а ладан должен благоухать… «Пою Богу моему, дондеже есмь» – эти слова разве не предполагают красоты звучания?

–Тогда как бы вы определили роль церковного пения в чине богослужения?

– Богослужение и пение – это синонимы, в том смысле, что пение – это часть богослужения. Это сохранилось даже в названии служб. Если мы откроем Типикон, то прочитаем: пение в честь Пресвятой Богородицы, то есть, служба в честь Пресвятой Богородицы. В идеале петь должен весь храм, но поскольку у людей разные способности и возможности, то части общины были в свое время делегированы полномочия по исполнению песнопений. Так появился клирос. Пение – это олицетворение ангельского чина. К сожалению, в современном мире  произошла подмена понятий: пение воспринимается не как органичная часть службы, а как некое украшательство, своего рода, музыкальное сопровождение. В чем это проявляется?  Клирос «переехал» с места, где он должен стоять – между престолом и молящимися – на противоположную сторону храма и оказался за спинами и над головами молящихся. И это широко распространенная практика, особенно в новых храмах. В 19 в. такого не было.

Еще один очень тревожный момент: нормальной практикой становится проведение службы с одним певчим. Что это, если не вырождение соборной идеи пения? Частично это связано с денежными вопросами, потому что, по идее, певчим нужно платить…

– Независимо от того, любительский хор или профессиональный?

– Если человек поет в церкви только ради денег и без денег туда не зайдет, то это настоятелю решать, быть такому сотрудничеству или нет. В богатых приходах нередко приглашают профессиональных исполнителей, которые не всегда задумываются над тем, что они поют. С другой стороны, тем, кто говорит, что все нужно делать только во славу Божию, не получая за это денег, я предлагаю встать на клирос и спеть службу от начала до конца так, чтобы вас после нее не выгнали и чтобы молящиеся не разбежались. Труд написания икон, картин и книг понятен широкой общественности, а вот труд хора… ну какой там труд? Поют и поют. Между тем, чтобы научить взрослого человека петь, требуются титанические усилия и минимум два года серьезных занятий, сопряженных с большой самоотдачей.

Пение – это своего рода рентген, когда все человеческие склонности – вспыльчивость, эмоциональность – «вылезают» наружу: Человек устает, нервничает вплоть до слез, от того, что у него ничего не получается. А ведь он должен владеть своим голосом и желательно читать по нотам. Кроме певческих навыков требуется еще хорошо знать последование службы. Но главное, поющий на клиросе должен быть увлечен своим делом, только в этом случае он будет трудиться и стараться.

– А с детьми в этом отношении проще? Они легче обучаются? У вас ведь большой опыт работы с детьми и есть подопечный детский хор…

– Да, дети  лучше обучаются. Их учить интереснее, чем взрослых, ты слышишь их отклик. С другой стороны, с детьми сложнее в том плане, что рано или поздно наступает переломный, подростковый, возраст, когда многие уходят, и этот момент очень сложно проконтролировать, уловить. Привлечь детей – очень непростая задача. Не  могу сказать, что я с ней успешно справляюсь, но вместе с тем радует, когда родители говорят, что благодаря увлечению пением дети остались в церкви.

В храме в Тимашово много многодетных семей. Взрослые поют сами и хотят, чтобы и дети их пели.  И дети, глядя на родителей, тоже хотят петь. Для детей очень важны «плюшки» в виде концертов и выступлений. И лучше всего это удается на Рождество. Надеюсь, что дети, которые сейчас только учатся петь, придут в наш взрослый хор, когда подрастут. Одна из задач детского хора как раз в том и состоит, чтобы готовить певчих для клироса. Но и взрослым, которые пожелают к нам присоединиться, мы тоже будем очень рады.

Беседовала Елизавета Мацупко